6.

Диагноз: вирусный энцефалит. Мои одноклассники сдают анализы, чтобы выявить, не заразила ли я кого. Но болею только я. В лаборатории МЧС моей кровью заражают подопытных мышей, мыши, не успев выделить антитела, погибают. " Организм в полном нокауте" - говорят врачи моим родителям- " Ее спасет только чудо". Папа бежит со мной на руках в Реанимацию- так быстрее. Я в реанимации, мне немедленно вливают внутривенно два литра зовиракса, , часом ранее меня парализовало. Мое тело может только моргать и разговаривать, но я в сознании и моя умственная деятельность не затронута. Тогда впервые я осознаю сколько сил требуется организму, чтобы просто сесть. Но даже сесть я не могу. У меня нет больше таких сил. Кажется, что нити между моими желаниями и телом разорваны. Мне необходимо полностью сосредоточиться, чтобы хотя бы повернуть голову, но даже это не удается. Только два пальца на моей правой руке, указательный и средний, слегка шевелятся, так я машу маме в окно моей реанимационной палаты. Под этим окном стоит ящик и мои родители встают на него, чтобы увидеть меня, помахать мне, улыбаясь. Сколько сил они вкладывают в эти улыбки? В палату ко мне не пускают никаких посетителей, только врачи. Всех просят оставить телефоны и часы за дверью, так как я слышу звуки поразительно хорошо, тиканье наручных часов может спровоцировать приступ жуткой головной боли. Вместо стены в моей палате огромное окно в коридор, у которого пост дежурной медсестры. Это реанимационная палата для тяжело больных. Пришлось подружится с судном и научиться писать лежа. От головной боли меня спасают только серьезные медикаменты, которые отключают мое сознание больше чем на сутки, МРТ только под общим наркозом, от громких звуков аппарата у меня раскалывается голова от боли и начинаются судороги. Я кричу. На фотографиях моего мозга воспалительные очаги. Меня нужно спасти. Мне делают переливание плазмы крови, на следущий день еще одно.

Никаких улучшений. Моим родителям выдают пробирку с розоватой жидкостью моего спинного мозга и адрес, куда ее нужно срочно доставить, пока она не свернулась.Папа несется на машине по питерским улицам.

-Дочь смертельно больна- говорит моя мама остановившему их гаишнику и показывает ему пробирку.

Спустя два года я уеду в Англию поступать в балетную школу, на вопрос "чем болела" я всегда отвечала "ничем, кроме простуд и ветрянки".  

Бедные мои родители! Сколько они пережили тогда, где нашли силы не сдаваться бороться за мою жизнь, приводя ко мне всех гениальных врачей, которых так тщательно искали?  Сколько было в них мужества и любви, сколько веры и надежды! Ни разу я не видела их расстроенными, обеспокоенными или поникшими духом.

Каждое утро меня расчесывают медсестры, прячут выпадающие от лекарств волосы, но я всегда успеваю заметить их количество, они чистят мне зубы, протирают влажными полотенцами и уговаривают съесть хотя бы банан. Даже банан не могу есть. Мне 14 лет. И я еще не решила, кем стану, когда вырасту. На шестой день вечером, за честное слово, что суп, приготовленный бабушкой, я поем, ко мне пускают маму. Она так вкусно пахнет. Мама кормит меня из ложки, заплетает мои волосы в две косички. Мое лицо опухло, а тело стремительно теряет вес. Левый глаз не хочет смотреть прямо. Более 10 раз в час у меня судороги, от которых мои стопы буквально выворачиваются на изнанку. Врачи предлагают наложить на ноги гипс, чтобы сохранить мои ноги. Но несмотря на все, мама улыбается, мы шутим, смеемся. Суп очень вкусный, но доесть не получается. Болит голова. Как сильно болит голова.

По вечерам , когда мне становится лучше, в мой палате собираются дежурные врачи и сестры. Они садятся на подоконнике и на стулья рядом с кроватью.  Они веселят меня, рассказывают о своих любимых деликатесах, сами истекая слюной, надеятся пробудить во мне аппетит, а я рассказываю им свои сны.

-Лилька, вот выздоровешь и книгу напишешь, свои мемуары, и про сны обязательно там напиши!

Когда мое состояние более или менее стабилизировалось, меня перевели на отделение, почти весь учебный год я провела в больнице, все это время моя мама была со мной, она не отходила от меня ни на шаг, мама съездила домой только на одну ночь, чтобы осуществить попытку выспаться. На замену маме приехала бабушка. Всю ночь она стояла возле моей кровати, держа меня за руку.

- бабушка, все в порядке, ложись спать,-говорила я ей

-ничего ничего, -отвечала она,- спи, моя любимая

Я  знала, что всю ночь она молилась. Помню, как Катя, моя младшая сестра, пришла навестить меня в больницу, она стояла бледная у моей кровати и почти ничего не говорила, а после ее рвало. Больше в больницу ко мне ее не водили.

Я заново училась держать голову, сжимать кулаки, подниматься, ходить. О том, что я когда-нибудь буду танцевать, никто и не задумывался. Но я верила, что сны, которые мне снятся, указывают на путь, который лежит впереди, я верила, что выживаю, ради этого пути. Так лежа в больнице, я поняла, что снова буду ходить только  если захочу посветить жизнь танцу. 

Это был очень тяжелый год для всей моей семьи, мы никогда его не вспоминаем и не рассказываем о нем гостям. Это было испытание для каждого. Но тяжелее всего пришлось моей маме. Знаю, что однажды, когда папа с мамой ехали в машине из больницы, мама увидела идущих и смеющихся девочек моего возраста. " Боже, чего я прошу своему ребенку? - жизни любой ценой, но если она будет парализована всю жизнь, что за радость ей от этого? Отдаю всю ее и себя в твои руки. Сделай лучшее для нее, а я все выдержу, все вынесу, я на все согласна." Мама, рассказывала мне это плача спустя несколько лет, отпустив меня тогда она впервые ощутила, что я буду жить.

Помню был какой-то корпорат в больнице и отделение, на котором я лежала, было дежурным по его проведению. Не помню, как так получилось, но весь состав Канон Данса и я вместе с ними приехали с праздничным сюрпризом, одев, вместо костюмов, больничные халаты, мы выступали для врачей, спасших мою жизнь.

К концу учебного года я встала на ноги, вернулась к жизни. И только я одна знала, что смысл и цель ее - танец!

Иногда мне кажется, что я зашла не в ту дверь. Что я должна была быть художником, а не танцовщицей. Я не чувствую себя танцовщицей, меня удивляет, что я разбираюсь в хореографии, что у меня есть ответ на вопросы по теме, я не всегда думаю, что это мое. Это как если бы мне бы дали подержать в руках знания и я бы согласилась и ко мне бы подходили некоторые и спрашивали: что это у вас в руках? а я бы отвечала: это современный танец, хотите покажу? В юности я искала какое то волшебное объяснение своему увлечению, что это было предначертано судьбой, что в этом мое предназначение, что я нашла себя, что терпение и труд все перетрут и так далее. Сейчас я вижу все по-другому. Я вижу, что перенесла колоссальный стресс. Мое тело было парализовано. В мозгу было две опухоли. Врачи готовили меня к смерти.Со мной об этом никто не говорил ни во время, ни после. Я никогда не рассказывала никому, что я сама переживала, мне было так жалко моих родных, я чувствовала что я так сильно подвела их, что даже не высказывала желание обсуждать свои ощущения, свои чувства. Я нашла терапию в танце. Поэтому, я думаю, он так важен для меня, потому что внутри него, с помощью инструментов, которые предоставляет современный танец, я нашла физическую и психологическую терапию. В нем я восстановилась, и восстанавливаюсь до сих пор. Но тогда быть может от юности я видела в танце Божественный промысел и вместе с восторгом от этих мыслей испытывала сильную неловкость.